Воспоминания тех, кто пережил Холокост

Это очень … невыносимо страшная подборка личных воспоминаний людей, переживших Освенцим и Треблинку, спасшихся из Варшавского и Каунасского гетто, сумевших побороть в себе ненависть и страх и сохранить способность радоваться жизни. Это тяжело, но необходимо читать всем, чтобы знать и помнить, до какого ужаса могут дойти люди в страсти к уничтожению друг друга.

Сэм Ицкович, 1925, Макув, Польша Описывает газовые камеры в Освенциме.

Сначала они запускали туда всех женщин, а потом уже мужчин. Иногда оставалось 20 или 30 человек лишних, которые туда не помещались, так что детей они всегда оставляли на потом. И когда бункер уже заполнялся настолько, что больше людей уже не помешалось, не помещалось… они пускали детей ползти прямо по головам, просто заталкивали их внутрь, чтобы уместить всех. И тогда за ними захлопывалась дверь, толстая дверь, толщиной около шести дюймов… И потом изнутри слышался только громкий стон: “Шма…” (начало иудейского символа веры) и больше ничего. И это занимало от пяти до десяти минут.

Абрахам Бомба, 1913, Германия Рассказывает, как стриг волосы женщинам, которых затем отправляли в газовые камеры Треблинки.

«У нас были ножницы. Мы срезали у них пряди волос. Стригли их. Бросали их на пол, в сторону, и все это должно было занимать не больше двух минут. Даже меньше двух минут, по… потому что сзади была толпа женщин, ожидавших своей очереди. Вот как мы работали. Это было очень тяжело. Тяжело особенно потому, что кое-кто из парикмахеров, они узнавали в этой очереди своих близких, своих жен, матерей, даже бабушек. Только представьте себе: нам приходилось стричь им волосы, но нельзя было даже словом перемолвиться с ними, потому что разговаривать было запрещено. Стоило нам сказать им, что их ждет… ох… что через пять или семь минут их загонят в газовые камеры, как тут же началась бы паника, и всех их все равно убили бы».

Абрахам Левент, 1924, Варшава, Польша Рассказывает об условиях жизни в Варшавском гетто.

Голод в гетто был такой, что люди просто падали на улицах и умирали, маленькие дети попрошайничали и каждое утро, выходя из дома, ты видел покойников, накрытых газетами или какими-нибудь тряпками, которые прохожим удавалось найти, или тебе удавалось найти… люди увозили трупы на тележках, относили их на кладбище и хоронили в общих могилах. Каждый день тысячи и тысячи людей погибали от недоедания, потому что немцы просто не снабжали обитателей гетто продовольствием. Продуктов не было. Ты не мог пойти и купить что-нибудь поесть или получить паек. Ты был обречен. Если у тебя не было еды, тебя ждала голодная смерть, вот и все.

Шарлин Шифф, 1929, Горохов, Польша Рассказывает, как добывала пищу, чтобы выжить в лесах после своего побега из Гороховского гетто.

Я не знаю, но это поразительно, каким изобретательным ты становишься, когда ты голоден и окончательно доведен до отчаяния. Я никогда бы… даже когда я сама произношу это, я не могу поверить. Я ела червяков. Я ела жуков. Ела все, что только можно было положить в рот. И я не знаю, иногда я чувствовала себя ужасно. Там росли какие-то лесные грибы. Я уверена, что среди них были несъедобные, не знаю, ядовитые. Меня тошнило. С желудком творилось что-то кошмарное, но я все равно их ела, потому что мне необходимо было хоть что-нибудь жевать. Я пила воду из луж. Ела снег. Все, до чего только могла дотянуться. … И… ох… мне случалось есть дохлых крыс, да, я их ела.

Доротка (Дора) Гольдштейн Рот, 1932, Варшава, Польша Рассказывает, как женщин наказывали за побег заключенных из Штуттхофа.

И нас наказали, заставили простоять двенадцать часов голыми на холоде, а кроме того, они выбрали четверых или пятерых, я точно не помню, скольких женщин, и на глазах у остальных - нас всех выстроили в ряд, понимаете - они изнасиловали их, да так, что я никогда не читала о таком и не видела, ни в кино, ни по телевизору, хотя, казалось бы, у нас каких только ужасов не показывают по телевизору, все, что только угодно. И вот, смотреть, как немцы насилуют этих молодых женщин, и резиновыми дубинками, и… и моя мама, которая стояла рядом со мной, она взяла и закрыла мне глаза своей ладонью, чтобы я не видела, не увидела там половой акт в первый раз. Раньше я никогда в жизни не видела, как это происходит.

Фрици Вайс Фрицхаль, 1929, Ключарки, Чехословакия Рассказывает о том, как проходила процедура “селекции” в Освенцим.

Мы должны были показать, что у нас еще остались силы - чтобы работать или чтобы прожить еще один день. Я помню, как некоторые женщины, когда у них начинали снова отрастать волосы и в этих волосах была видна седина, и вот они шли и брали маленький кусочек угля из тех пузатых печей, которые были в бараках. И вот они брали этот уголь и подкрашивали им волосы, чтобы… чтобы выглядеть чуть-чуть помоложе. Я хочу сказать, что там, в тех условиях, седина у человека появлялась уже в восемнадцать или, может быть, девятнадцать лет. И вот мы бегали, бегали перед тем, кто должен был проводить эту “селекцию”, чтобы показать ему, что мы в состоянии прожить еще один день. Если у тебя была ссадина или прыщ, если ты бежал недостаточно быстро, если тому конкретному немцу, который проводил “селекцию”, почему-то не нравилось, как ты выглядишь, - они стояли там и показывали дубинкой направо или налево, когда мы пробегали перед ними. И ты никогда не знал, в какой шеренге оказался - хорошей или плохой. Одна из них отправлялась в газовые камеры, а другая возвращалась в лагерь, в бараки, чтобы прожить еще один день.

Лили Аппельбаум Малник, 1928, Антверпен, Бельгия Рассказывает о приеме новоприбывших в Освенцим.

И они сказали: “С этой минуты вы не должны отзываться на свое имя. Отныне вашим именем будет ваш номер”. И я была совершенно сбита этим с толку, подавлена, упала духом; я почувствовала себя так, словно я больше не человек. Потом они обрили нам головы, и это было так стыдно. И еще когда они приказали нам раздеться и помыться, это было… они обращались с нами так, будто мы были животными. Эти мужчины ходили вокруг, смеялись и глазели на нас… только представьте себе молодую девушку в таком возрасте, которая еще никогда не раздевалась на глазах у кого-то, на глазах у мужчины, и которая должна была стоять там совсем голой… мне хотелось провалиться сквозь землю.

Мартин Шпетт, 1928, Тарнов, Польша. Описывает расправу над евреями в Тарнове.

Я… весь день я подглядывал через щели между досками дранки. Отец говорил мне, чтобы я не смотрел, но как бы там ни было, я был ребенком, и любопытство было сильнее. И… ох, с крыши открывался вид на кладбище, и фургоны с телами… с мертвыми телами приезжали туда. И группы… они приводили туда группы евреев, которые должны были рыть котлованы, и тела сваливали туда, а потом тех, кто рыл котлован, их тоже расстреливали, и следующие, кого приводили на их место, сталкивали их трупы в этот котлован и сверху… сверху их заливали известкой, а следующая группа засыпала этот котлован и копала новый. Они приводили туда… они приводили туда беременных женщин и даже не тратили на них пули. Их закалывали штыками. Крики матерей, у которых они… у которых они вырывали из рук детей. И крики этих детей я слышу до сих пор.

Мисо (Михаэль) Вогель, 1923, Яцовце, Чехословакия. Рассказывает о крематориях в Биркенау.

Но сам лагерь - это действительно была настоящая фабрика смерти. В Биркенау было четыре крематория, две газовые камеры, два… два крематория по одну сторону железной дороги, две газовые камеры и два крематория по другую сторону. И рельсы подходили прямо туда, к крематориям. И весь лагерь видел. Вы видели пламя - не только дым - вы видели языки пламени, которые вырывались из труб. Ну конечно, когда они сжигали “мусульман” - так называли тех, от кого остались одни скелеты, - тогда шел только дым. Но когда горели люди, в которых еще оставалось немного жира, то из труб вырывалось пламя.

Пэт Линч, США. Медсестра. Рассказывает о том, в каком состоянии были оставшиеся в живых заключенные во время освобождения лагеря.

Они были крайне истощены. Я не могла поднять ни одного из них. Я пыталась, но если бы мне удалось приподнять их, у них могла порваться кожа. Так что передвигать их нужно было очень, очень осторожно. Их кожа была ужасно тонкой. И вот я звала… ох, нужно было как минимум три человека, чтобы один… один держал голову, другой ноги, и мы очень осторожно поднимали их и выносили за ворота и дальше, подальше от этого места. … И мы не могли делать им уколы [подкожные инъекции] потому что не было места, куда ввести иглу. У них совсем не было кожи… не было мышц, только кожа и кости. Им просто некуда было сделать укол.

Ирена Хизме, 1937, Теплице-Шанов, Чехословакия. Описание медицинских экспериментов в Освенциме.

Еще я вспоминаю, как однажды в кабинете врача у меня брали кровь, и это было очень больно, так как они брали кровь с левой стороны моей шеи. Это так странно вспоминать сейчас. Они также брали у меня кровь из пальца, но это было не так больно. Еще я вспоминаю, что мне приходилось долго сидеть в ожидании измерения, взвешивания или рентгеноскопии. Еще я вспоминаю рентгеноскопию. И уколы. Я помню уколы. После этого я заболела. Поэтому меня отправили в эту больницу Я помню, что меня лихорадило, потому что я знаю, что у меня часто измеряли температуру, кто-то делал это. Я действительно возненавидела врачей Мне было страшно. Я очень боялась врачей – и до сих пор боюсь. Они были кошмарны. Я не могу идти в больницу и просто не могу позволить себе заболеть.

Рут Мейеровиц, 1929, Франкфурт, Германия. Описывает свои воспоминания о крематориях Освенцима.

Крематорий был всего в нескольких минутах ходьбы. Трубы было видно от… ох, их было видно отовсюду, где бы мы ни были, и, конечно, мы слышали запах… сперва запах газа, когда он выходил… когда его выпускали из газовых камер, а потом, потом мы слышали запах горящих тел, горящей человеческой плоти. А потом они чистили решетки печей, и мы слышали этот скрип… это тот самый звук, который раздается, когда вы достаете противень из своей духовки, только гораздо… это было гораздо громче, так что мы все время слышали его, даже из бараков. И… ох, и когда я чищу духовку у себя дома, я и по сей день всегда вспоминаю тот звук – скрип решеток крематория.

Бригитте Фридманн Альтман, 1924, Мемель, Литва. Рассказывает об облаве на детей в Каунасском гетто в марте 1944 года.

Эти грузовики не предвещали ничего хорошего, особенно для маленькой девочки. Потому что к тому времени в гетто уже почти не осталось детей. Бабушка в панике засунула малышку в кровать, которая была одна на троих, а сверху накидала все одеяла и покрывала. Ну, то есть на самом деле она пыталась сделать так, чтобы все это выглядело просто как застеленная кровать. … Немцы все втроем принялись обыскивать комнату, и почти сразу же сдернули белье с кровати и обнаружили малышку. И вытащили ее оттуда. Когда они убедились, что в комнате больше никто не прячется и искать больше нечего, они потащили ее на улицу, к своему грузовику. А бабушка… бабушка выскочила, выскочила за ними… упала, упала на… бросилась на колени, просила, умоляла, кричала и плакала, побежала за ними на мостовую, к грузовику, а там какой-то солдат ударил ее своим ружьем или дубинкой, и она упала на землю, упала посреди улицы. Грузовик дал газ, а она осталась лежать. Они забрали нашу девочку, а в грузовике были другие дети. Я видела это из окна. И после того, как я увидела это, мне хотелось закрыть глаза и больше уже не видеть ничего».

Барт Стерн, 1926, Венгрия Рассказывает, как ему удалось уцелеть и дождаться освобождения Освенцима.

А выжить мне удалось просто чудом. Там была… в передней части каждого барака была такая небольшая будка, отдельное помещение для “блокальтесте”, а “блокальтесте” - это значит начальник, старший по бараку, и вот в этих кабинах лежали хлебные ящики. Хлеб доставляли… его приносили в таком ящике, закрытом на замок, чтобы никто не мог до него добраться. У одного ящика дверца, петля была сорвана, и я спрятался в этом ящике, перевернутом вверх дном. И тут идут обыскивать, и он даже пнул мой ящик ногой, но, к счастью, тот сдвинулся. Я был таким тощим, что он сдвинулся. Я видел его… и я был уверен, что мне конец. Вот так я остался в живых. Но когда они уже ушли, когда немцы ушли, примерно через час, их след простыл, и я хотел вернуться обратно в бараки, но поляки и украинцы, которых не увели на марш смерти, они не впустили меня. И тогда я стал прятаться в груде мертвых тел, потому что в последнюю неделю крематорий уже не работал и трупы просто громоздились один на другом, все выше и выше…Так мне посчастливилось уцелеть.

Томаш (Тойви) Блатт, 1927, Избица, Польша Рассказывает про газовые камеры.

Я уверен, что, когда они попадали в газовые камеры, они не понимали этого. И когда газ только начинал идти, вероятно, они не… не сознавали, что с ними происходит. После того, как я заканчивал стричь им волосы, нам приказывали выйти, и… ох, еще по дороге обратно в мой… в лагерь, где были наши бараки, я уже слышал шум мотора, газового мотора, который работал с таким высоким… Вы понимаете, звук газового мотора, и потом крик. Они начинали… Они начинали кричать, очень громко, вот так: “Аааах…” - очень громко, даже громче, чем шумел мотор. У них там был мощный мотор. Потом, минут через 15, крик становился тише… тише и наконец умолкал.

Йозеф Майер, Лейпциг, Германия. Рассказывает о том, как вел себя во время Нюрнбергского процесса бывший комендант Освенцима Рудольф Гёсс.

Он ничего не чувствовал. Он называл это трудной обязанностью. Никакого удовольствия от этого он не получал. Удовольствия он не испытывал. Я спросил: “Разве вы не забавлялись, делая это?” Я хотел испытать его, проверить, не садист ли он. Но он не был садистом. Он был абсолютно нормален. Он выполнял свой долг. Я действительно верю, что он выполнял свой долг. Он делал это… полагая, что он выполняет свой долг. Он считал это своим долгом, и он закрывал глаза на ненормальность тех поступков, которые совершал; на ту пропасть, немыслимую пропасть, в которую должно опуститься человеческое существо, чтобы выполнять такого рода обязанности. Против которых нормальный человек, по-моему, взбунтовался бы. Скорее сам умер бы, чем совершил такое. Использованы материалы с сайта «Энциклопедия Холокоста» – http://www.ushmm.org/ru/holocaust-encyclopedia

Хотите получать одну интересную непрочитанную статью в день?

После ее нападения на Советский Союз массовое уничтожение евреев началось на всех оккупированных территориях, однако способы и масштабы убийств нередко различались. В то время как в странах Западной Европы евреев депортировали в лагеря смерти (как в самой Германии, так и на оккупированных ею территориях), на территории СССР, в том числе и на землях, присоединенных к Советскому Союзу в 1939-1940 годах, евреи уничтожались на месте, во многих случаях — с привлечением для этой «работы» местного населения.

В качестве примера исследователи, как правило, называют Литву, Латвию и Западную Украину. Эти территории по неоднозначно объяснимым причинам послужили нацистам неким испытательным «полигоном» в «окончательном решении» еврейского вопроса, курс на которое был взят на Ванзейской конференции в Берлине только в начале 1942 года, когда подавляющее большинство еврейского населения на названных территориях уже было уничтожено. Во многих местах, особенно в небольших населенных пунктах, полиция из числа местного населения и другие коллаборационисты уничтожали евреев даже без участия немцев или при акции уничтожения присутствовали один-два представителя оккупантов — для организации.

На территорию Латвии Вторая мировая война пришла 22 июня 1941 года с нападением гитлеровской Германии на Советский Союз. По последней предвоенной переписи населения Латвии (1935 год) в Латвии насчитывалось 93 тысячи евреев. К началу войны эта цифра вряд ли существенно изменилась, только за вычетом депортированных сталинским режимом. Имеющимися в распоряжении историков архивными документами подтверждается депортация из Латвии 14 июня 1941 года 1771 еврея, что составляет 11,7 % всех депортированных при доле евреев в составе населения страны 4,8 %.

В связи со стремительным продвижением немецких войск период времени, в течение которого можно было уйти в советский тыл, оказался очень коротким: оборона Лиепаи началась уже 23 июня, 26 июня пал Даугавпилс, 1 июля гитлеровцы заняли Ригу, а 8 июля в их руках уже была вся территория Латвии.

Следует отметить, что после включения Латвии в состав СССР в 1940 году граница между нею и Российской Федерацией продолжала оставаться закрытой, и для поездок в обоих направлениях требовалось получать специальное разрешение. Такое положение сохранялось вплоть до 3 июля 1941 года, поэтому не все желавшие уйти в советский тыл смогли это сделать. Довольно многие были вынуждены вернуться. Эвакуироваться (фактически это была не эвакуация, а бегство) удалось около 40 тысячам жителей Латвии, из которых, по некоторым оценкам, половину составляли евреи. На момент оккупации всей территории Латвии нацистской Германией, по немецким данным, здесь находилось около 70 тысяч евреев.

Главная роль в уничтожении евреев отводилась четырем специальным группам службы безопасности СД (Einsatzgruppen ). Из этих четырех групп Прибалтика входила в сферу деятельности эйнзацгруппы A, которой командовал бригаденфюрер СС Вальтер Шталеккер (Stahlecker ) и которая насчитывала 990 человек. Однако эта группа не была единственным организатором и исполнителем Холокоста в своем ареале деятельности. В том или ином виде в это были вовлечены все германские вооруженные подразделения и гражданские оккупационные учреждения. В частности, это некоторые подразделения германской армии — вермахта (особенно полевые комендатуры — Feldkommandantur ), морские пехотинцы, полиция — полицейские батальоны и гражданские полицейские. В ряде случаев они демонстрировали местным коллаборационистам, как следует выполнять эту «работу». Оккупационное «гражданское» управление преуспело в использовании евреев в качестве рабской рабочей силы. Именно оно руководило изоляцией евреев в гетто и формально осуществляло управление ими (хотя реально там распоряжалось СД).

Жители оккупированных нацистами стран иногда помогали нацистам, иногда были индифферентны, иногда симпатизировали нацистам или их жертвам. Хотя Холокост в Латвии в целом соответствует отмеченной выше его специфике на оккупированных нацистской Германией территориях СССР, российский историк И. А. Альтман на обширном сравнительном материале приходит к выводу, что по степени вовлеченности местного населения уничтожение евреев в Прибалтике носило беспрецедентный характер (при этом он отмечает, что помимо представителей коренных народов среди этих людей были и люди других национальностей): «Именно на этих территориях нацистский геноцид евреев впервые стал тотальным. <…> Открытое и зверское уничтожение евреев… было одной из особенностей Холокоста в Прибалтике».

Воспоминания переживших Холокост иногда создают впечатление, что не немцы, а представители местного населения развязали массовые убийства евреев, ибо нацистская политика геноцида была выстроена таким образом, что в первый период Холокоста в Латвии (до ноября 1941 года) евреи уничтожались руками местных коллаборационистов, поэтому в качестве своих мучителей и убийц евреи видели латышей, а не немцев.

Вопрос о конкретных мотивах, побудивших значительное число представителей местного населения по собственной воле не только пойти в услужение к нацистам, но и стать соучастниками творимых ими кровавых преступлений еще не вполне ясен. Чем они руководствовались в большей степени: ксенофобскими настроениями, местью евреям за якобы чрезмерное сотрудничество с советской властью (еще один развенчанный миф о том, что с советской властью в большей мере сотрудничали инородцы, а не латыши), жадностью к еврейскому имуществу, желанием выслужиться перед новыми хозяевами (ведь в Латвии хорошо знали немецкий язык, и из передач германского радио было известно, «откуда дует ветер»)?

Во многих случаях (и это убедительно прослеживается в ряде архивных документов) стимулом для вступления в «силы самоохраны», участия в арестах, охране, конвоировании, а затем и расстреле евреев были не столько антисемитские настроения, сколько чувства вседозволенности, безнаказанности и алчности а в ряде случаев — и стремление «загладить вину» за сотрудничество с советской властью в 1940-1941 годах.

Нравственные аспекты нацистского коллаборационизма в Латвии связаны с трагическими коллизиями всего лишь неполного полувека: прокатившиеся по этой территории несколько волн террора — революция 1905-1907 годов, Первая мировая война, революция 1917 года, Гражданская война и иностранная интервенция с их сначала красным, а затем белым террором, наконец, сталинский террор 1940-1941 годов — в значительной мере способствовали одичанию нравов, когда обесценивалась человеческая жизнь.

Точка зрения, высказанная пережившим Холокост в Риге Исааком Клейманом, сводится к тому, что почву для Холокоста подготовили патологические изменения в общественном сознании, деформированные мораль и система ценностей. В этой связи он говорит о «предосвенцимском менталитете» — в таком же значении, как в медицине говорят о «предынфарктном состоянии». Господствовавший в довоенной Европе национализм был деформированным, агрессивным и шовинистическим. Националистической идеологии в Латвии после советских репрессий был нужен образ врага, и в такого коллективного врага было превращено еврейское меньшинство.

Схема антиеврейской пропаганды нацистов была простой, но эффективной. Она использовала следующие особенности Восточной Европы (в отличие от Западной):

— еврейские общины в Восточной Европе жили намного более замкнутой, обособленной жизнью, и местные жители считали, что евреи — «другие»;

— в сознании восточноевропейцев Холокост был как бы затенен террором, осуществлявшимся советской системой.

Местное население подводилось к мысли:

— если евреи — «другие», то они не должны иметь тех же прав, что и мы;

— если они не пользуются теми же правами, что и мы, то их лучше изолировать от нас;

— если они лишены прав и изолированы, то для чего им жить вообще?

Такова была политика нацистского оккупационного режима, свет на которую проливает, в частности, телеграмма шефа немецкой полиции безопасности и СД Рейнхарда Гейдриха командирам эйнзацгрупп на оккупированных Германией территориях от 29 июня 1941 года о том, что «не следует чинить препятствий самостоятельным стремлениям антикоммунистических и антиеврейских кругов к чисткам во вновь занятых областях. Напротив, их [чистки] надо интенсифицировать и там, где это требуется, направить в нужное русло, но не оставляя никаких следов, чтобы эти местные "круги самообороны" не могли позже сослаться на какое-либо распоряжение или данное им политическое обещание».

Массовое уничтожение евреев в Латвии нацистский оккупационный режим начал только после того, как на всей ее территории была создана так называемая латышская «самоохрана» (Selbstschutz ) с целью уничтожить евреев руками местных жителей и создать впечатление, что они это делали сами по собственной инициативе. С середины августа по октябрь 1941 года отряды «самоохраны» были ликвидированы по мере того, как была выполнена их главная задача — в малых городах и сельской местности Латвии евреи были почти полностью уничтожены. Дольше вех просуществовал отряд «самоохраны» в Вентспилсе — до начала октября и был ликвидирован только после убийства всех вентспилсских евреев.

Ряд историков, соглашаясь с тем, что беспрецедентная по своим масштабам политика геноцида стала возможной только при условии ее организации и поддержки всей нацистской государственной машиной, в то же время документированно относят целый ряд акций на счет собственной инициативы коллаборационистов.

На наш взгляд, сторонники обеих точек зрения недостаточно учитывают еще одно обстоятельство, а именно: существование в предвоенной Латвии «пятой колонны» нацистов, которое ярко проявилось в деятельности так называемых «национальных партизан» — пронацистского подполья, включавшего вооруженные отряды местных националистов, делавших ставку на неминуемый военный конфликт между фашистской Германией и Советским Союзом и готовивших в этой связи восстание в тылу Красной армии.

Организация и деятельность подполья координировалась германскими спецслужбами. В Латвии его организаторами и инициаторами активизации при отступлении Красной армии были агенты абвера (германской военной разведки) — бывшие офицеры латвийской армии полковник А. Пленснерс (бывший латвийский военный атташе в Германии) и полковник-лейтенант (подполковник) В. Деглавс (бывший латвийский военный атташе в Литве).

Некоторые отряды (в Латвии их было до 20) насчитывали несколько десятков боевиков. Эти отряды нападали на отступавших красноармейцев и расправлялись с пытавшимися эвакуироваться в советский тыл мирными жителями или передавали их гитлеровцам. Возомнив себя «национальными партизанами», в действительности никаких «национальных» задач они не решали, а были всего лишь инструментом в руках германских секретных служб, по замыслу которых, деятельность этих вооруженных формирований должна была быть кратковременной и ограничиться еврейскими погромами, однако какой-либо роли в завоевании и контроле территории для них предусмотрено не было. Поэтому 8 июля 1941 года, когда Германией была оккупирована вся территория Латвии эти отряды были расформированы как самочинные и им было приказано сдать оружие. Вместо них из тех же боевиков была организована вспомогательная полиция порядка (Hilfspolizei ), теперь уже под полным контролем СД.

Требует изучения вопрос о связи упомянутых отрядов с группами террористов, на действия которых указывают не только историки, но они прослеживаются и в воспоминаниях очевидцев тех событий — как уже ушедших из жизни, так и ныне здравствующих. Речь в них, в частности, идет об обстреле с крыш и чердаков домов мирных жителей Риги, пытавшихся эвакуироваться в советский тыл. Череда огневых точек у Центрального вокзала и вдоль главной магистрали города — улицы Бривибас недвусмысленно свидетельствовала о том, что в те дни велась организованная охота на людей.

Уничтожение евреев началось уже на второй день немецкого вторжения в Латвию, 23 июня, в Гробине, где людьми из эйнзацгруппы А на еврейском кладбище были убиты шестеро местных евреев. Однако массовое уничтожение еврейского населения в латвийской провинции началось несколькими неделями позднее. Для его начала оккупанты сочли важными две предпосылки: установление и укрепление оккупационного режима и обеспечение участия местного населения в уничтожении евреев.

Внедрялась следующая схема обращения с евреями:

— выявление (местной латышской администрации было поручено зарегистрировать всех проживавших на соответствующий административной территории евреев). Без этого нацисты не могли бы идентифицировать евреев, а следовательно, не смогли бы уничтожить столь большое число людей в такие короткие сроки (бόльшая их часть была уничтожена к концу 1941 года);

— стигматизация, т. е. «клеймение» (принуждение евреев к ношению на одежде определенного опознавательного знака, преимущественно желтой шестиконечной звезды. В Лиепае это были сначала желтые прямоугольники, а в Прейли — пятиконечные звезды);

— геттоизация, т. е. изоляция в специально выделенных для этого кварталах города, — по аналогии со средневековым гетто (части города в средневековой Европе, выделенной для изолированного проживания евреев);

— уничтожение (для этого была создана упомянутая «самоохрана» и специальные подразделения СД, набранные из местных жителей).

В постсоветской историографии Латвии обычно говорится о существовании в Латвии трех еврейских гетто — в Риге, Даугавпилсе и Лиепае, гетто имели характерную для таких мест «полную структуру» (еврейский совет (юденрат), биржа труда, еврейская полиция, медицинская и социальная службы и т. д.). Однако вопрос о числе гетто на территории Латвии не однозначен. По данным, восходящим к советской Чрезвычайной государственной комиссии, здесь их насчитывалось 18. Места изоляции евреев на специально отведенной территории в населенном пункте с целью их последующего уничтожения имелись в Айзпуте, Бауске, Балвах, Вараклянах, Вентспилсе, Виляке, Даугавпилсе (Гриве), Елгаве, Зилупе, Карсаве, Краславе, Крустпилсе (ныне часть г. Екабпилса), Лиепае, Лудзе, Прейли, Резекне, Риге, Яунелгаве.

Среди созданных для убийства евреев вспомогательных подразделений СД первой была команда Мартиньша Вагуланса в Елгаве (создана 29 июня и распущена уже в середине августа, когда она выполнила свою задачу). Второй и самой известной была команда Виктора Арайса, которая убивала евреев самое малое в 19 местах оккупированной Латвии и число жертв которой по меньшей мере 26 тысяч человек; она участвовала в карательных операциях и за пределами Латвии и уничтожила в общей сложности примерно 60 тысяч человек; третьей была группа Греберта Тейдеманиса в Валмиере.

В качестве кругов, из которых рекрутировались нацистские коллаборационисты, можно назвать ряд категорий лиц: избежавшие сталинских массовых репрессий 14 июня 1941 года; уволенные в конце июня из-за недоверия военнослужащие 24-го территориального (латвийского) стрелкового корпуса Красной армии (в него в августе 1940 года была преобразована латвийская армия); бывшие советские активисты, стремившиеся «искупить грехи»; лица (их было особенно много), склонные без промедления менять свою политическую ориентацию в условиях частой смены власти; лица, связанные с германскими спецслужбами.

Первыми в массовом порядке были убиты евреи латвийской провинции — в малых городах и сельской местности (около 30 тысяч). Это произошло до конца лета 1941 года. Если в крупных городах — Риге, Даугавпилсе и Лиепае — в первые месяцы оккупации уничтожение носило в некоторой степени избирательный характер и здесь существовала какая-то вероятность спасения, то в малых городах, местечках и сельской местности оно было тотальным.

Наблюдалось два подхода к убийству евреев. Иногда убийства происходили в несколько этапов: прежде всего уничтожались мужчины, а позднее — женщины и дети, а иногда одновременно уничтожались все. Первый случай тотального уничтожения имел место в Ауце 11 июля 1941 года, когда одновременно были убиты все евреи, включая женщин и детей.

После уничтожения большей части латвийских евреев перед нацистскими пропагандистами была выдвинута новая задача: тесно привязать латышскую нацию к гитлеровскому Третьему рейху. Надо сказать, что во многом это тогда удалось, если принять во внимание число бежавших из Латвии вместе с гитлеровцами и успешность реэкспорта в Латвию возникших в их среде исторических мифов. Эти мифы, к сожалению, не были критически восприняты рядом местных, латвийских авторов, которые в период кризиса и крушения советского режима, а также в постсоветский период действовали «от противного»: охотно подхватывали все, что шло вразрез с советской историографией.

Психологическая природа подобных мифов понятна: воевавшие за неправое дело и проигравшие в этой борьбе искали для себя оправдания в собственных глазах. Однако живучесть мифов не только в массовом сознании, но даже в трудах историков оказалась велика. Некоторые из таких мифов даже перекочевали в школьные учебники. Дело в том, что ученые-историки, даже на будучи политически ангажированными, не всегда способны абстрагироваться от представлений, бытующих в обществе на уровне обыденного сознания. Конкретно в условиях Латвии это усугубляется еще и числом воевавших на стороне нацистской Германии (оценивается от 146 до 150 тысяч человек). Если учесть, что к началу войны население Латвии составляло около 2 миллонов (около 80 % были латыши), то это могло затронуть большинство латышских семей. К тому же, нацистский оккупационный режим на территории Латвии (если исключить его отношение к евреям) в целом был мягче, чем на ряде других оккупированных Германией территорий.

Особенности Холокоста в Латвии в разные отрезки времени позволяют провести некоторую его периодизацию.

Первый период можно назвать этапом эйнзацгрупп, когда нацисты уничтожали евреев в основном руками местных коллаборационистов, а руководили убийствами и частично осуществляли их подразделения эйнзацгруппы А. Он продолжался с июля до конца августа 1941 года, когда были убиты несколько тысяч евреев в Лиепае и Риге (в основном это были мужчины) и подавляющее большинство евреев в малых городах и сельской местности.

С прибытия в Ригу назначенного высшим руководителем полиции и СС в Остланде обергруппенфюрера СС Ф. Еккельна (Jeckeln ) 16 ноября 1941 года начинается второй этап Холокоста в Латвии, который связан с убийством рижских евреев в Румбульском лесу и лиепайских евреев в дюнах Шкеде.

Еккельн лично спланировал и собрал подразделения для обеспечения убийства. В двух румбульских акциях 30 ноября и 8 декабря 1941 года погибли около 25 тысяч рижских евреев и 1000 евреев, привезенных из Германии. В дюнах Шкеде вблизи Лиепаи 15-17 декабря 1941 года было убито более 3500 евреев. Одновременно с уничтожением рижских евреев в Румбуле на станцию Шкиротава в Риге стали прибывать железнодорожные составы с «евреями из рейха», которых предусматривалось уничтожить в Латвии. Прибытие таких составов продолжалось вплоть до декабря 1942 года.

На начало 1942 года в живых оставались только 6000 латвийских евреев, которых продолжали использовать как рабскую рабочую силу. С этим связан третий этап Холокоста в Латвии, когда убийства евреев продолжались в гораздо меньших масштабах, а в целом этот этап характеризуется функционированием трудовых лагерей. Это были «малые гетто» в Риге и Даугавпилсе; в Лиепае гетто было создано позднее, чем в других городах Латвии (1 июля 1942 года). Своеобразной формой трудового лагеря у нацистов были казернирунги (нем. Kasernierung — казарменное положение) — поселение узников в доме-казарме вблизи места работы. К ноябрю 1943 года все евреи из латвийских гетто были переведены в построенный в Риге концлагерь Кайзервальд и 11 его филиалов (в Риге и за ее пределами).

Четвертый этап Холокоста латвийских евреев — это вывоз тех из них, которые остались в живых, с приближением к Риге Красной армии начиная с 6 августа 1944 года в концлагеря на территории Польши и Германии и их гибель там. Особенностью Латвии по сравнению с другими территориями СССР, оккупированными нацистской Германией, было то, что нацистская оккупация продолжалась здесь с первого дня войны — 22 июня 1941 года и вплоть до капитуляции Германии 8 мая 1945 года. Хотя бóльшая часть территории Латвии оказалась в руках Красной армии уже осенью 1944 года, до самого конца войны существовал «Курляндский котел», где в лесах скрывались несколько десятков евреев (около 50 человек), из которых половины были пойманы и убили. В Лиепае до марта 1945 года находилось точно не выясненное число евреев, которых в октябре 1944 года вывезли из Риги. Часть осталась в Лиепае до капитуляции Германии, а часть в марте 1945 года была перевезена в Гамбург. Для тех евреев, которых с 6 августа до начала октября 1944 года вывезли из концентрационного лагеря Кайзервальд в Риге в концлагерь Штутгоф на территории Польши и далее в лагеря в Германии, Холокост закончился только после капитуляции Германии. Из евреев, депортированных из оккупированной Латвии и в Латвию, выжили только 1182 человека.

Установлено более 400 попыток спасения евреев годы нацистской оккупации Латвии их нееврейскими согражданами — удачных, как это сделали, например, рижанин Жанис Липке (более 50 человек) и лиепайчанин Роберт Седолс, и неудачных — например, рижанка Алма Полис, погибшая от рук нацистов.

В течение всех послевоенных лет в научной литературе и публицистике актуальным был вопрос о розыске и наказании нацистских преступников, который был связан главным образом с тем, что в условиях «холодной войны» тогдашнее руководство стран Запада последовательно не придерживалось принципов ряда международных соглашений (начиная с Декларации об ответственности гитлеровцев за совершаемые зверства от 30 октября 1943 года и т. д.), и фильтрация перемещенных лиц была поставлена у них из рук вон плохо. Ни для кого не секрет, что среди этих лиц были отнюдь не только люди, бежавшие от сталинского режима или угнанные нацистами насильно (так, перед отступлением гитлеровцы устроили настоящую охоту на людей в Риге), но и лица, каким-либо образом запятнавшие себя сотрудничеством с гитлеровцами, а также соучастники их преступлений. В результате именно такой политики очень многие преступники ушли от ответственности вообще либо наказание настигло их только спустя многие годы.

В то же время в Советском Союзе в первое двадцатилетие после Второй мировой войны было проведено большое число судебных процессов над нацистскими преступниками и их местными сообщниками. Если в первые послевоенные годы эти процессы носили во многом присущий сталинской «юстиции» шаблонный характер, то в период хрущевской «оттепели» уже имела место состязательность обвинения и защиты. Однако в любом случае следственные материалы этих процессов содержат множество часто весьма подробных показаний, являющихся, несмотря на отпечаток времени и обстоятельства их получения, важными историческими источниками, на сегодняшний день иногда единственными, которые позволяют (разумеется, при соответствующем критическом отношении) восстановить подлинную картину происшедшего.

P.S. сайт. В январе 2015 года председательствующая в Евросоюзе Латвия заблокировала проведение в ЮНЕСКО историко-документальной выставки о Холокосте и нацистских карательных операциях.

На центральной фотографии: Беженцы, не успевшие эвакуироваться и возвращенные «пятой колонной» в оккупированную Ригу. Июль 1941 года.

Мириам Розенталь была на четвертом месяце беременности - голодная, смертельно уставшая, замерзшая, грязная и перепуганная - когда у дверей барака в Аушвице появился офицер СС в огромных черных сапогах и новой форме с громкоговорителем в руках.

Он прокричал, чтобы все беременные женщины построились. Построились, построились - ваши порции еды увеличиваются вдвое.

«Можете себе представить? - спрашивает Мириам.- Даже те женщины, которые не были беременными, встали в строй. Я стояла рядом с моей двоюродной сестрой, которая была младше меня, и не торопилась следовать их примеру. Сестра сказала: «Мириам, что ты делаешь?»

«Но меня что-то сдерживало. Кто-то за мной наблюдал. Мне кажется, это, возможно, была мама или сам Господь. 200 женщин встали в строй и все 200 отправились в газовую камеру. Я сама не знаю, почему я не вышла».

«Я спрашивала об этом раввинов. Я спрашивала очень уважаемых людей, но никто мне не ответил. Если вы верите в Бога, считайте, что это сделал Бог. Если вы верите, что это были мои родители, значит это были они - лично я так и думаю».

«Мои родители были очень хорошими людьми, щедрыми и добрыми. Может быть, именно ради них, из-за них я не вышла вперед. Я спрашивала себя об этом каждую ночь, когда лежала в постели».

Ее родители до сих пор находятся в столовой ее опрятного дома на севере Торонто. Глаза Мириам наполнились слезами. Рассказы о тех далеких днях разрывают ей сердце. Она помнит каждую мелочь. «Каждый шаг». Весь ужас. Возможно, ее тело разъедает артрит, ее ноги почти не слушаются, шея болит и в воскресенье ей исполнится 90 лет, но Мириам помнит все.

«Я еще пока не страдаю старческим слабоумием»,- улыбается она.

Решение Мириам не вставать в строй стало только началом, а вовсе не концом ее истории. Она пережила еще много таинственных поворотов судьбы, которая в последние месяцы Второй мировой войны на опустошенных просторах нацистской Германии помогла семи беременным еврейским женщинам встретиться в Кауферинге, недалеко от Дахау, где позже появятся на свет семь еврейских младенцев.

Немцы уничтожили более миллиона еврейских детей. Немцы считали их бесполезными ртами, которые необходимо кормить, поэтому детей они убивали одними из первых, наряду с больными и стариками. Некоторых детей использовали для проведения медицинских экспериментов, но новорожденных умерщвляли при рождении.

Спустя почти 70 лет после окончания войны семеро еврейских детей, рожденных в Кауферинге - три мальчика и четыре девочки - семеро самых юных спасшихся жертв Холокоста до сих пор живы и находятся в разных точках мира.

«Вот мой чудом спасшийся младенец»,- сказала Мириам, остановившись на середине фразы и улыбнувшись вошедшему в комнату 67-летнему «младенцу» Лесли.

«А вот моя чудом спасшаяся мама»,- улыбнулся ей в ответ Лесли Розенталь.

Мириам Розенталь, в девичестве Мириам Шварц, родилась в городе Комарно в Чехословакии 26 августа 1922 года и была самой младшей из 13 детей в семье. Ее отец Яков был фермером.

«Меня баловали,- рассказывает она.- У меня было прекрасное детство. Я постоянно спрашивала у мамы, когда придет моя очередь выходить замуж».

Мириам вместе со своей матерью Лаурой встретились со свахой из Мискольца в Венгрии. Проглядывая записную книгу свахи, где была собрана информация о достойных холостяках, Мириам нашла своего Кларка Гейбла - красивого, как кинозвезда, сына торговца скотом - его звали Бела Розенталь. Молодые люди поженились в Будапеште 5 апреля 1944 года. Мириам приколола розу к вороту своего платья, чтобы прикрыть желтую звезду Давида.

Их медовый месяц оказался коротким. Спустя несколько коротких месяцев после свадьбы Белу отправили в трудовой лагерь, а Мириам - в Аушвиц. Затем ее перевели в Аугсбург на работу на фабрику Мессершмитта. Тем временем ребенок, которого она носила, рос.

Однажды на фабрику пришли два офицера СС с рычащими собаками на поводке и потребовали выдать им беременных женщин. Они повторили свое требование второй раз.

«Я должна была поднять руку, - рассказывает Мириам.- Беременность уже была заметна, и, если бы я не подняла руку, всех этих женщин убили бы. Как я могла не поднять руку? Девушки рыдали, провожая меня. Офицеры СС посадили меня на пассажирский поезд, что было очень необычно. Там была женщина, обычная немка, которая сказала: «Фрау, что с вами? У вас выпали все волосы. На вас обноски. Вы откуда, из психиатрической лечебницы?»

«Она понятия не имела - эта немка - какие ужасы немцы творили с заключенными. Я сказала ей, что я не из лечебницы и что я направляюсь в Аушвиц - в газовую камеру. Она посмотрела на меня так, будто я была сумасшедшей, открыла сумку и достала немного хлеба. Как же быстро я его съела. Я была до смерти голодной».

В это время офицеры СС курили в стороне, а когда вернулись, они объявили Мириам, что ей невероятно повезло, потому что крематориям в Аушвице «капут». Вместо этого Мириам доставили в Кауферинг I, лагерь недалеко от Дахау, лично довели ее до его ворот и назвали номер, вытатуированный у нее на левом предплечье - его можно прочесть до сих пор.

«Они сказали «Прощайте, фрау, удачи!» Можете себе представить? - продолжает Мириам.- Я отправилась с этот лагерь, меня проводили в подвал, и угадайте, кого я там встретила?»

Еще шесть беременных женщин, которые плакали, смеялись, поддерживали друг друга, болтали на венгерском, надеясь в душе на спасение. Один за одним родились дети - роды у матерей принимала еще одна обитательница подвала, венгерская акушерка, чьим единственным инструментом было ведро горячей воды.

Одна из еврейских женщин, в обязанности которой входило наблюдение за остальными, тайно пронесла в их помещение печку, которая помогала будущим матерям не мерзнуть во время суровой зимы 1945 года. Немцы нашли печку и сильно избили эту женщину, изуродовав ее тело своими дубинками.

«С тех пор я долго искала эту женщину,- рассказывает Мириам.- После того как ее избили, она сказала: «Не волнуйтесь, девочки, завтра же печка снова будет у вас».

Так и случилось.

«Он был очень красивым, белокурые волосы, голубые глаза,- вспоминает Мириам.- Эсэсовцы очень удивились, увидев его, и сказали, что он похож на арийца. Они спросили меня, не был ли его отец офицером СС.

«Я сказала, что его отцом был мой муж».

Американские солдаты заплакали, когда, освобождая узников Дахау в конце апреля, они обнаружили семерых младенцев - новая жизнь на костях покойников. Мириам попрощалась со своими сестрами по лагерю и отправилась домой в Чехословакию. Бела тоже остался в живых и вернулся в Комарно, в рваных сандалиях на ногах, которые держались на одном ремешке.

«Издалека я увидела, как он возвращается, как бежит, и я закричала «Бела, Бела». Я не могла поверить, что это он, а он бежал и звал меня по имени»,- рассказывает Мириам.

«Я не могу описать то чувство, которое он испытал, когда увидел нашего ребенка, когда он впервые увидел Лесли. Мы плакали и не могли остановиться».

Бела сказал, что Лесли «очень красивый». А Мириам сказала, что у него «твои уши».

Молодая семья переехала в Канаду в 1947 году. Бела нашел работу на фабрике по производству матрасов, но истинным его даром была умение говорить. Он был человеком слова и веры. Семья Розенталь переехала из большого города в Тимминс и Сюдбери, где Бела служил раввином, прежде чем они вернулись в Торонто в 1956 году. В течение более 40 лет они вместе управляли магазином сувениров под названием Miriam’s Fine Judaica и воспитывали троих детей, а затем внуков и правнуков. Бела умер несколько лет назад в возрасте 97 лет.

По словам Мириам, жизнь в Канаде не всегда была простой. Были времена успехов и неудач, кроме того их всегда преследовало их прошлое, болезненные воспоминания, никогда не покидавшие уголки их памяти.

Мириам часто снится один и тот же сон, что эсэсовцы приходят и отбирают у нее Лесли. Но когда она сейчас смотрит на него, сидящего рядом с ней этим теплым августовским днем, тени с ее лица уходят, потому что она знает, что у ее истории войны счастливый конец.

«Он такой хороший мальчик, - говорит Мириам.- Он навещает меня каждый день. Он знает, через что пришлось пройти его матери».

В понедельник, 24 апреля, Израиль отмечает День памяти катастрофы и героизма, приуроченный к восстанию в Варшавском гетто в 1943 году.

В Израиле проходят памятные церемонии и прозвучала 2-минутная сирена в память о 6 миллионах евреев, истребленных нацистами в годы Второй мировой войны.

Те, кто пережил ад в концентрационных лагерях, смогли не только достойно встать на ноги, но и стать знаменитым. Их истории заставляют задуматься о времени, ценностях и вере.

Роман Полански, кинорежиссер

Пожалуй, наиболее известный из ныне живущих евреев, прошедших ужасы Холокоста. В 1941 году 8-летний Раймон Роман Тьерри Либлинг (такое имя он получил при рождении) оказался в краковском гетто вместе с родителями, которые 4 годами ранее, спасаясь от нарастающей волны антисемитизма во Франции, вернулись в родную Польшу. Его беременную мать Беллу вскоре вывезли в Освенцим, где она погибла в газовой камере. Отцу удалось спасти сына и спастись самому. До конца войны маленького еврейского мальчика укрывали польские семьи.

В 2002 году Полански экранизировал автобиографическую повесть другого выжившего в Катастрофе еврея - Владислава Шпильмана. «Пианист» получил «Золотую пальмовую ветвь» Каннского кинофестиваля и «Оскар» за лучшую режиссуру. Получить статуэтку «Оскара» Поланский не смог из-за продолжающегося уголовного преследования в США по обвинению в изнасиловании малолетней.

Владислав Шпильман, пианист, композитор

Довоенная и военная жизнь Шпильмана и история его спасения хорошо известны по фильму Поланского. Он провел все войну в Варшаве - сначала в гетто, откуда после начала восстания ему удалось сбежать, затем в «арийской части» города, где он пережил и Варшавское восстание, и полное уничтожение города.

Между тем, судьба автобиографической повести Шпильмана, по которой Полански снял фильм, была непростой. Написанная в 1946 году «Гибель города» подверглась цензуре и была издана в Польше минимальным тиражом. Слишком уж она не соответствовала господствовавшей к тому моменту идеологии - там были и польские спекулянты, и украинские надзиратели, зверствовавшие в варшавском гетто, и спасший еврейского музыканта «хороший враг» - австрийский капитан Вермахта Вильм Хозенфельд. Полная версия книги была издана в Германии 55 лет спустя — как «Пианист». В ней Хозенфельд превратился в немца.

После войны Шпильман продолжил весьма успешную музыкальную карьеру. Он был директором музыкальной редакции польского радио, давал концерты с классическим репертуаром как пианист. В 1960 году именно он придумал ставший впоследствии популярным в СССР фестиваль песни в Сопоте. Шпильман написал около 500 эстрадных шлягеров. Умер 6 июля 2000 года.

Ежи Косински, писатель

Один из самых известных в мире писателей польско-еврейского происхождения, как и Роман Полански, родился в 1933 году. Его родители оказались прозорливее родителей Поланского, и незадолго до войны сменили сыну фамилию с Левинкопф на Косински, раздобыв поддельное свидетельство о крещении. Всю войну они провели, укрываясь в доме польских католиков. После войны будущий писатель уехал в США, где писал по-английски.

Почти вся проза Косинского так или иначе связана с темой Холокоста. И почти во всех книгах он вспоминал свое военное детство. Хотя его многократно обвиняли в плагиате и спекуляции на теме антисемитизма, подтверждений этому так и не нашлось. На русский язык переведены все основные произведения Косинского.

3 мая 1991 года Косински принял смертельную дозу барбитуратов и надел на голову полиэтиленовый пакет. В предсмертной записке он написал: «Я ложусь спать, на этот раз я буду спать немного дольше, чем обычно. Назовем это вечностью».

Пауль Целан, поэт

Один из самых признанных немецкоязычных поэтов XX века родился в 1920 году в Румынии. В 1940-м, после присоединения его родной Буковины к СССР, Целан получил советское гражданство и выучил русский. В советской власти он разочаровался после начала массовых депортаций «нежелательных элементов», однако вскоре власть сменилась. Депортации продолжились, но уже в другие места. Отец Целана умер в концлагере в Приднестровье, мать расстреляли.

Сам Целан провел годы войны в румынских лагерях. После войны ему удалось эмигрировать во Францию. Целан не видел настоящих ужасов Холокоста, но знал о том, что творилось в лагерях смерти в Польше. В своей поэзии он часто возвращался к этой теме. Пауль Целан совершил самоубийство 20 апреля 1970 года.

Абба Ковнер, партизан, писатель

Самый отчаянный еврейский подпольщик родился в 1918 году в Севастополе, позднее его семья переехала в Польшу. В 41-м Ковнер оказался в вильнюсском гетто. Перед ликвидацией гетто ему удалось уйти в леса с созданной им группой партизан «Некама» («Месть»), а после войны он составил «План А» по уничтожению 6 миллионов немцев - «око за око». Реализовать свой план он намеревался путем отравления водопроводов в крупных немецких городах. «План А» был сорван британскими властями - Ковнера арестовали с ядом по пути из Палестины в Европу. «План Б» предусматривал уничтожение пленных эсесовцев в лагерях союзников. 13 апреля 1946 года еврейские партизаны отравили хлеб для 12 тысяч немецких военнопленных в лагере под Нюрнбергом. Были пострадавшие, но никто не погиб.

Перебравшись в Палестину, Ковнер уже в качестве литератора возглавил Союз писателей Израиля. В 1961 году он выступил свидетелем на суде над Адольфом Эйхманом. Умер 25 сентября 1987 года.

Симон Визенталь, охотник на нацистов

Еще один - более удачливый, чем Ковнер - охотник на нацистов родился в 1908 году в Бучаче (ныне Украина). Войну он встретил во Львове. Как и Целан, Визенталь видел «оба ее лица». Сначала сотрудники НКВД арестовали тестя Визенталя и расстреляли его шурина. С помощью взятки Визенталю удалось спасти других членов семьи от депортации в Сибирь. После прихода нацистов мать Визенталя погибла в Освенциме, сам он побывал в нескольких концлагерях. 5 мая 1945 года американские войска освободили Маутхаузен, где в тот момент находился Визенталь.

После войны главной добычей Визенталя стал автор «окончательного решения еврейского вопроса» Адольф Эйхман, охота на которого продолжалась 15 лет. На суде над Эйхманом и выступил свидетелем отчаянный Абба Ковнер. 31 мая 1962 года Эйхман был повешен в израильской тюрьме. Симон Визенталь умер 20 сентября 2005 года в Вене. Центр Симона Визенталя продолжает свою работу по сей день.

Виктор Франкл, психиатр, создатель логотерапии

Австрийский психолог Виктор Франкл, автор книги «Из лагеря смерти к экзистенциализму», основатель Третьей Венской школы психотерапии, провел годы войны в концлагере Терезинштадт, который был «витриной национал-социализма», где узников содержали в «образцовых условиях». Там он оказался вместе с женой и родителями, и на протяжении 2 лет оказывал психологическую помощь заключенным. Главным аспектом работы Франкла в те годы было предотвращение самоубийств среди вновь прибывших узников. В 1944 году Франкла вывезли в Освенцим, а затем в Дахау, его жену отправили в лагерь смерти Берген-Бельзен. Франкла 27 апреля 1945 года освободили американцы.

«Смысл страдания - лишь неизбежного страдания, конечно, - самый глубокий из всех возможных смыслов», - писал Франкл. После войны он написал множество научных работ, в том числе свой главный труд - книгу «Сказать жизни „Да“. Психолог в концлагере». До 1971 года он возглавлял Венскую неврологическую клинику. Умер 2 сентября 1997 года.

Эли Визель, журналист, писатель, лацреат Нобелевской премии мира

Когда советские солдаты освобождали Освенцим, бывший узник концлагеря Эли Визель направлялся в Бухенвальд. В январе 1945 года он стал одним из 56 тысяч участников Марша смерти, которых немцы пешком перегоняли в Германию. Брат Эли - Шломо - не дошел до конца перехода, его сестры погибли еще раньше в Освенциме.

После войны Визель посвятил себя журналистике и литературе. В 1965 году он побывал в СССР, после чего написал книгу «Евреи молчания», в которой призывал мировое сообщество бороться за права российских евреев. В 1986 году Визель получил Нобелевскую премию мира. «Я верю Гитлеру больше, чем всем остальным. Он один сдержал все свои обещания, данные еврейскому народу», - писал Визель в книге «Ночь».

Авром Суцкевер, поэт

Один из лучших поэтов, писавших на идиш во второй половине XX века, стал единственным евреем, выступившим в качестве свидетеля обвинения на Нюрнбергском процессе. Годы немецкой оккупации Суцкевер провел вместе с Аббой Ковнером в вильнюсским гетто. Там он работал архивариусом, составлял каталог вывезенных с захваченных советских территорий произведений искусства. За время этой работы он спрятал от нацистов множество рукописей, в том числе работы Шолома Алейхема, Горького и других. В гетто погибли мать и сестра Суцкевера, а также его новорожденный сын. По одной из версий, Суцкевер участвовал в вооруженной борьбе отряда Ковнера «Некама».

После войны Суцкевер ненадолго оказался в Москве, где подружился с Ильей Эренбургом и Соломоном Михоэлсом. Потом уехал в Израиль. Умер 19 января 2010 года в Тель-Авиве.

Несмотря на все усилия мемориального комплекса Яд Вашем, более миллиона погибших все еще остаются безымянными. Самые неполные данные - о жертвах Холокоста на территории Восточной Европы, в особенности, бывшего СССР.

Это очень … невыносимо страшная подборка личных воспоминаний людей, переживших Освенцим и Треблинку, спасшихся из Варшавского и Каунасского гетто, сумевших побороть в себе ненависть и страх и сохранить способность радоваться жизни. Это тяжело, но необходимо читать всем, чтобы знать и помнить, до какого ужаса могут дойти люди в страсти к уничтожению друг друга.

ФОТО: HOLOCAUST-EDUCATION.NET

Сэм Ицкович, 1925, Макув, Польша
Описывает газовые камеры в Освенциме.

Сначала они запускали туда всех женщин, а потом уже мужчин. Иногда оставалось 20 или 30 человек лишних, которые туда не помещались, так что детей они всегда оставляли на потом. И когда бункер уже заполнялся настолько, что больше людей уже не помешалось, не помещалось… они пускали детей ползти прямо по головам, просто заталкивали их внутрь, чтобы уместить всех. И тогда за ними захлопывалась дверь, толстая дверь, толщиной около шести дюймов… И потом изнутри слышался только громкий стон: “Шма…” (начало иудейского символа веры) и больше ничего. И это занимало от пяти до десяти минут.

Абрахам Бомба, 1913, Германия
Рассказывает, как стриг волосы женщинам, которых затем отправляли в газовые камеры Треблинки.

«У нас были ножницы. Мы срезали у них пряди волос. Стригли их. их на пол, в сторону, и все это должно было занимать не больше двух минут. Даже меньше двух минут, по… потому что сзади была толпа женщин, ожидавших своей очереди. Вот как мы работали. Это было очень тяжело. Тяжело особенно потому, что кое-кто из парикмахеров, они узнавали в этой очереди своих близких, своих жен, матерей, даже бабушек. Только представьте себе: нам приходилось стричь им волосы, но нельзя было даже словом перемолвиться с ними, потому что разговаривать было запрещено. Стоило нам сказать им, что их ждет… ох… что через пять или семь минут их загонят в газовые камеры, как тут же началась бы паника, и всех их все равно убили бы».

ФОТО: holocaust-education.net

Абрахам Левент, 1924, Варшава, Польша
Рассказывает об условиях жизни в Варшавском гетто.

Голод в гетто был такой, что люди просто падали на улицах и умирали, маленькие дети попрошайничали и каждое утро, выходя из дома, ты видел покойников, накрытых газетами или какими-нибудь тряпками, которые прохожим удавалось найти, или тебе удавалось найти… люди увозили трупы на тележках, относили их на кладбище и хоронили в общих могилах. Каждый день тысячи и тысячи людей погибали от недоедания, потому что немцы просто не снабжали обитателей гетто продовольствием. Продуктов не было. Ты не мог пойти и купить что-нибудь поесть или получить паек. Ты был обречен. Если у тебя не было еды, тебя ждала голодная смерть, вот и все.

Шарлин Шифф, 1929, Горохов Польша
Рассказывает, как добывала пищу, чтобы выжить в лесах после своего побега из Гороховского гетто.

Я не знаю, но это поразительно, каким изобретательным ты становишься, когда ты голоден и окончательно доведен до отчаяния. Я никогда бы… даже когда я сама произношу это, я не могу поверить. Я ела червяков. Я ела жуков. Ела все, что только можно было положить в рот. И я не знаю, иногда я чувствовала себя ужасно. Там росли какие-то лесные грибы. Я уверена, что среди них были несъедобные, не знаю, ядовитые. Меня тошнило. С желудком творилось что-то кошмарное, но я все равно их ела, потому что мне необходимо было хоть что-нибудь жевать. Я пила воду из луж. Ела снег. Все, до чего только могла дотянуться. … И… ох… мне случалось есть дохлых крыс, да, я их ела.

ФОТО: holocaust-education.net

Доротка (Дора) Гольдштейн Рот, 1932, Варшава, Польша
Рассказывает, как женщин наказывали за побег заключенных из Штуттхофа.

И нас наказали, заставили простоять двенадцать часов голыми на холоде, а кроме того, они выбрали четверых или пятерых, я точно не помню, скольких женщин, и на глазах у остальных - нас всех выстроили в ряд, понимаете - они изнасиловали их, да так, что я никогда не читала о таком и не видела, ни в кино, ни по телевизору, хотя, казалось бы, у нас каких только ужасов не показывают по телевизору, все, что только угодно. И вот, смотреть, как немцы насилуют этих молодых женщин, и резиновыми дубинками, и… и моя мама, которая стояла рядом со мной, она взяла и закрыла мне глаза своей ладонью, чтобы я не видела, не увидела там половой акт в первый раз. Раньше я никогда в жизни не видела, как это происходит.

Фрици Вайс Фрицхаль, 1929, Ключарки, Чехословакия
Рассказывает о том, как проходила процедура “селекции” в Освенцим.

Мы должны были показать, что у нас еще остались силы - чтобы работать или чтобы прожить еще один день. Я помню, как некоторые женщины, когда у них начинали снова отрастать волосы и в этих волосах была видна седина, и вот они шли и брали маленький кусочек угля из тех пузатых печей, которые были в бараках. И вот они брали этот уголь и подкрашивали им волосы, чтобы… чтобы выглядеть чуть-чуть помоложе. Я хочу сказать, что там, в тех условиях, седина у человека появлялась уже в восемнадцать или, может быть, девятнадцать лет. И вот мы бегали, бегали перед тем, кто должен был проводить эту “селекцию”, чтобы показать ему, что мы в состоянии прожить еще один день. Если у тебя была ссадина или прыщ, если ты бежал недостаточно быстро, если тому конкретному немцу, который проводил “селекцию”, почему-то не нравилось, как ты выглядишь, - они стояли там и показывали направо или налево, когда мы пробегали перед ними. И ты никогда не знал, в какой шеренге оказался - хорошей или плохой. Одна из них отправлялась в газовые камеры, а другая возвращалась в лагерь, в бараки, чтобы прожить еще один день.

ФОТО: holocaust-education.net

Лили Аппельбаум Малник, 1928, Антверпен, Бельгия
Рассказывает о приеме новоприбывших в Освенцим.

И они сказали: “С этой минуты вы не должны отзываться на свое имя. Отныне вашим именем будет ваш номер”. И я была совершенно сбита этим с толку, подавлена, упала духом; я почувствовала себя так, словно я больше не человек. Потом они обрили нам головы, и это было так стыдно. И еще когда они приказали нам раздеться и помыться, это было… они обращались с нами так, будто мы были животными. Эти мужчины ходили вокруг, смеялись и глазели на нас… только представьте себе молодую девушку в таком возрасте, которая еще никогда не раздевалась на глазах у кого-то, на глазах у мужчины, и которая должна была стоять там совсем голой… мне хотелось провалиться сквозь землю.

Мартин Шпетт, 1928, Тарнов, Польша.
Описывает расправу над евреями в Тарнове.

Я… весь день я подглядывал через щели между досками дранки. Отец говорил мне, чтобы я не смотрел, но как бы там ни было, я был ребенком, и любопытство было сильнее. И… ох, с крыши открывался вид на кладбище, и фургоны с телами… с мертвыми телами приезжали туда. И группы… они приводили туда группы евреев, которые должны были рыть котлованы, и тела сваливали туда, а потом тех, кто рыл котлован, их тоже расстреливали, и следующие, кого приводили на их место, сталкивали их трупы в этот котлован и сверху… сверху их заливали известкой, а следующая группа засыпала этот котлован и копала новый. Они приводили туда… они приводили туда беременных женщин и даже не тратили на них пули. Их закалывали штыками. Крики матерей, у которых они… у которых они вырывали из рук детей. И крики этих детей я слышу до сих пор.

ФОТО: holocaust-education.net

Мисо (Михаэль) Вогель, 1923, Яцовце, Чехословакия.
Рассказывает о крематориях в Биркенау.

Но сам лагерь - это действительно была настоящая фабрика смерти. В Биркенау было четыре крематория, две газовые камеры, два… два крематория по одну сторону железной дороги, две газовые камеры и два крематория по другую сторону. И рельсы подходили прямо туда, к крематориям. И весь лагерь видел. Вы видели пламя - не только дым - вы видели языки пламени, которые вырывались из труб. Ну конечно, когда они сжигали “мусульман” - так называли тех, от кого остались одни скелеты, - тогда шел только дым. Но когда горели люди, в которых еще оставалось немного жира, то из труб вырывалось пламя.

Пэт Линч, США. Медсестра.
Рассказывает о том, в каком состоянии были оставшиеся в живых заключенные во время освобождения лагеря.

Они были крайне истощены. Я не могла поднять ни одного из них. Я пыталась, но если бы мне удалось приподнять их, у них могла порваться кожа. Так что передвигать их нужно было очень, очень осторожно. Их кожа была ужасно тонкой. И вот я звала… ох, нужно было как минимум три человека, чтобы один… один держал голову, другой ноги, и мы очень осторожно поднимали их и выносили за ворота и дальше, подальше от этого места. … И мы не могли делать им уколы [подкожные инъекции] потому что не было места, куда ввести иглу. У них совсем не было кожи… не было мышц, только кожа и кости. Им просто некуда было сделать укол.

ФОТО: holocaust-education.net

Ирена Хизме, 1937, Теплице-Шанов, Чехословакия.
Описание медицинских экспериментов в Освенциме.

Еще я вспоминаю, как однажды в кабинете врача у меня брали кровь, и это было очень больно, так как они брали кровь с левой стороны моей шеи. Это так странно вспоминать сейчас. Они также брали у меня кровь из пальца, но это было не так больно. Еще я вспоминаю, что мне приходилось долго сидеть в ожидании измерения, взвешивания или рентгеноскопии. Еще я вспоминаю рентгеноскопию. И уколы. Я помню уколы. После этого я заболела. Поэтому меня отправили в эту больницу Я помню, что меня лихорадило, потому что я знаю, что у меня часто измеряли температуру, кто-то делал это. Я действительно возненавидела врачей Мне было страшно. Я очень боялась врачей – и до сих пор боюсь. Они были кошмарны. Я не могу идти в больницу и просто не могу позволить себе заболеть.

Рут Мейеровиц, 1929, Франкфурт, Германия.
Описывает свои воспоминания о крематориях Освенцима.

Крематорий был всего в нескольких минутах ходьбы. Трубы было видно от… ох, их было видно отовсюду, где бы мы ни были, и, конечно, мы слышали запах… сперва запах газа, когда он выходил… когда его выпускали из газовых камер, а потом, потом мы слышали запах горящих тел, горящей человеческой плоти. А потом они чистили решетки печей, и мы слышали этот скрип… это тот самый звук, который раздается, когда вы достаете противень из своей духовки, только гораздо… это было гораздо громче, так что мы все время слышали его, даже из бараков. И… ох, и когда я чищу духовку у себя дома, я и по сей день всегда вспоминаю тот звук – скрип решеток крематория.

ФОТО: holocaust-education.net

Бригитте Фридманн Альтман, 1924, Мемель, Литва.
Рассказывает об облаве на детей в Каунасском гетто в марте 1944 года.

Эти грузовики не предвещали ничего хорошего, особенно для маленькой девочки. Потому что к тому времени в гетто уже почти не осталось детей. Бабушка в панике засунула малышку в кровать, которая была одна на троих, а сверху накидала все одеяла и покрывала. Ну, то есть на самом деле она пыталась сделать так, чтобы все это выглядело просто как застеленная кровать. … Немцы все втроем принялись обыскивать комнату, и почти сразу же сдернули белье с кровати и обнаружили малышку. И вытащили ее оттуда. Когда они убедились, что в комнате больше никто не прячется и искать больше нечего, они потащили ее на улицу, к своему грузовику. А бабушка… бабушка выскочила, выскочила за ними… упала, упала на… бросилась на колени, просила, умоляла, кричала и плакала, побежала за ними на мостовую, к грузовику, а там какой-то солдат ударил ее своим ружьем или дубинкой, и она упала на землю, упала посреди улицы. Грузовик дал газ, а она осталась лежать. Они забрали нашу девочку, а в грузовике были другие дети. Я видела это из окна. И после того, как я увидела это, мне хотелось закрыть глаза и больше уже не видеть ничего».

Барт Стерн, 1926, Венгрия
Рассказывает, как ему удалось уцелеть и дождаться освобождения Освенцима.

А выжить мне удалось просто чудом. Там была… в передней части каждого барака была такая небольшая будка, отдельное помещение для “блокальтесте”, а “блокальтесте” - это значит начальник, старший по бараку, и вот в этих кабинах лежали хлебные ящики. Хлеб доставляли… его приносили в таком ящике, закрытом на замок, чтобы никто не мог до него добраться. У одного ящика дверца, петля была сорвана, и я спрятался в этом ящике, перевернутом вверх дном. И тут идут обыскивать, и он даже пнул мой ящик ногой, но, к счастью, тот сдвинулся. Я был таким тощим, что он сдвинулся. Я видел его… и я был уверен, что мне конец. Вот так я остался в живых. Но когда они уже ушли, когда немцы ушли, примерно через час, их след простыл, и я хотел вернуться обратно в бараки, но поляки и украинцы, которых не увели на марш смерти, они не впустили меня. И тогда я стал прятаться в груде мертвых тел, потому что в последнюю неделю крематорий уже не работал и трупы просто громоздились один на другом, все выше и выше…Так мне посчастливилось уцелеть.

ФОТО: holocaust-education.net

Томаш (Тойви) Блатт, 1927, Избица, Польша
Рассказывает про газовые камеры.

Я уверен, что, когда они попадали в газовые камеры, они не понимали этого. И когда газ только начинал идти, вероятно, они не… не сознавали, что с ними происходит. После того, как я заканчивал стричь им волосы, нам приказывали выйти, и… ох, еще по дороге обратно в мой… в лагерь, где были наши бараки, я уже слышал шум мотора, газового мотора, который работал с таким высоким… Вы понимаете, звук газового мотора, и потом крик. Они начинали… Они начинали кричать, очень громко, вот так: “Аааах…” - очень громко, даже громче, чем шумел мотор. У них там был мощный мотор. Потом, минут через 15, крик становился тише… тише и наконец умолкал.

Йозеф Майер, Лейпциг, Германия.
Рассказывает о том, как вел себя во время Нюрнбергского процесса бывший комендант Освенцима Рудольф Гёсс.

Он ничего не чувствовал. Он называл это трудной обязанностью. Никакого удовольствия от этого он не получал. Удовольствия он не испытывал. Я спросил: “Разве вы не забавлялись, делая это?” Я хотел испытать его, проверить, не садист ли он. Но он не был садистом. Он был абсолютно нормален. Он выполнял свой долг. Я действительно верю, что он выполнял свой долг. Он делал это… полагая, что он выполняет свой долг. Он считал это своим долгом, и он закрывал глаза на ненормальность тех поступков, которые совершал; на ту пропасть, немыслимую пропасть, в которую должно опуститься человеческое , чтобы выполнять такого рода обязанности. Против которых нормальный человек, по-моему, взбунтовался бы. Скорее сам умер бы, чем совершил такое.